Истории от Олеся Бузины: За кулисами уманской резни

Юбилей разграбления Умани в Украине не праздновали. Оно и понятно – 260 лет назад, вырезав в этом городке две тысячи поляков, евреев, униатов, а заодно и подвернувшихся под руку православных (гулять, так гулять!), гайдамаки не подозревали, что поступили «неполиткорректно».

Гайдамацкий набег. Некоторые отряды повстанцев формировались прямо на киевском Подоле

В разрез с "проевропейским" курсом нынешнего официального Киева. Правда, один остроумец заметил, что тогда еще не существовало понятия "права человека". Это, дескать, несколько извиняет жестокость и гайдамаков, и прочих борцов за народ радикальными методами, живших в далеком прошлом.

Но, по моему мнению, дело не в наличии или отсутствии юридических терминов. И в 1768 году, и значительно раньше, хорошо понимали, что такое милосердие, и чем оно отличается от зверства. Кровавые подвиги Зализняка и Гонты и не менее лютая расправа над ними показывают, до какого остервенения могут дойти люди в том месте, где столетиями накапливается национальная, религиозная и социальная несправедливость, которую власть имущие упорно не хотят замечать. Примерно так же, как в Речи Посполитой при ее последнем короле, когда произошла Уманская трагедия, пухнет эта несправедливость и в современной Украине. А потому память о гайдаматчине по-прежнему актуальна.

Иллюстрация художника XIX века Сластиона к поэме "Гайдамаки"

Уже после подавления восстания его главного предводителя, называвшего себя "полковником Зализняком", но при этом не умевшего даже подписаться, допросили в канцелярии Каргопольского карабинерного полка. "Из местечка Умны, – поинтересовались у него следователи, – ты и сотник Гонта с командами почему на здешнее место, на котором вы с казаками взяты под караул, выступили?" И получили ответ, замечательный в своей откровенности: "Из местечка Умны я и сотник Гонта вышли потому, что от великого побитого народу жить было не можно"…

Иными словами, от разлагающихся трупов стоял такой смрад, что гайдамаки не смогли даже толком отпраздновать "победу". Да и назвать ее победой, если честно, не поворачивается язык. Писатели эпохи романтизма, в том числе и наш Шевченко в поэме "Гайдамаки", любили изображать те события яркими живописными красками, придавая им накал и эффектную картинность. А вот, что свидетельствуют показания участников.

Ответ Зализняка опубликован в изданном крошечным тиражом еще в 1970 году сборнике документов "Гайдамацький рух на Україні в XVIII ст.". Его никто не читает. А напрасно. Никаких описаний настоящих штурмов и битв не смог привести даже Зализняк. Он рассказал, что родился в "Полской области Чегиринской губернии в местечке Медведевке", а потом после смерти отца "пошел в Запорожскую Сечь тому уже назад пятнатцат лет", откуда направился в Матреновский монастырь. Перезимовав там, в апреле 1768 года (точного дня допрашиваемый не смог вспомнить), и, собрав партию в 70 человек запорожских и прочих беглых казаков, Зализняк выбрался на промысел и первым делом перехватил под Жаботином отряд из 50-ти шляхтичей-конфедератов, "ис коих заколото человек до сороку".

Иллюстрация художника XIX века Сластиона к поэме "Гайдамаки"

Получается, что на этом этапе "народный герой" ситуативно воевал на стороне польского короля Станислава Понятовского, против которого выступили эти конфедераты. Впрочем, он вряд ли об этом задумывался. Что король, что шляхетские оппозиционеры – для него был один хрен. Но так как после первого успеха к Зализняку сбежалось из разных мест с оружием около тысячи человек ("а откуди оние пребивали, о том знать не могл"), то он решил попытать счастья под Уманью.

Весь этот бардак мог происходить только в таком глубоко "демократическом" государстве, как польское. Сами поляки говорили, что "Польша стоит раздорами". По Вечному миру 1686 года, после проигранной многолетней войны, Варшава отдала России Левобережную Украину и Киев. Но правобережье Днепра, где находилась Умань, осталось за Речью Посполитой.

Местность эта после Руины была страшно разорена. Очевидцы вспоминали скелеты и черепа, валявшиеся под открытым небом на местах былых сражений. Но шляхта потихоньку возвращалась в свои владения и налаживала тот же экономический механизм, который существовал до восстания Богдана Хмельницкого. Управлять обширными земельными владениями лично магнаты не желали – слишком хлопотно. Они предпочитали сдавать их в аренду предприимчивым еврейским бизнесменам, официально не имевшим права владеть землей. В результате, православные крестьяне, на эксплуатации которых процветала эта система, ненавидели и тех, и других. Ко всему прочему, у Польши не было ни толковой армии, ни эффективной полиции. Внешних войн не предвидели, а поддерживать порядок в колониальной Правобережной Украине предпочитали, набирая казачьи отряды из самих же "туземцев". Так предводителем военного отряда на службе у Салезия Потоцкого, которому принадлежала Умань, оказался крестьянин села Росошки Иван Гонта.

Иллюстрация художника XIX века Сластиона к поэме "Гайдамаки"

КИЕВСКИЕ МОНАСТЫРИ – ТАЙНЫЕ БАЗЫ ПОВСТАНЦЕВ. Гайдаматчина 1768 года назревала постепенно. Потихоньку бурлило тут на протяжении всей первой половины XVIII столетия. Одной из тайных баз повстанцев стал Киев. Сюда через государственную границу между Польшей и Россией, пролегавшую по речке Ирпень, сходились со всего правобережья православные священники, которых поляки изгоняли из приходов, отдавая их униатам.

Это придавало гайдамацким набегам характер религиозной войны. Как писал в статье "Исследование о гайдамачестве" украинский историк XIX века Владимир Антонович: "В актах мы встречаем гайдамацкие отряды, организующиеся разновременно на землях всех киевских монастырей… В 1750 году, в подробном описании похождений гайдамацкого ватажка Ивана Подоляки, мы встречаем сведения о том, что монахи Киево-Софийского и Михайловского монастырей оказывали ему постоянно покровительство; один из них, отец Дамиян, управлявший пасекой Михайловского монастыря за Лыбедью, не только приютил Подоляку, но дозволил ему набрать целый отряд, на свой счет снабдил на дорогу хлебом, оружием, порохом и свинцом и, при выходе благословил гайдамаков образом". В благодарность гайдамаки пожертвовали часть добычи на пользу сельских православных церквей.

В 1747 году один из гайдамацких отрядов был сформирован прямо на Подоле. Сборным местом для него стал дом мещанина Афанасия Цирульника. Этот виртуоз парикмахерского мастерства снабдил налетчиков за свой счет хлебом, деньгами и оружием, после чего те отправились в поход на город Чернобыль, который успешно и разграбили.

Но и сами поляки частенько выдавали себя за "народних месників"! "В 1751 году, – пишет Антонович, – помещики Юхновские, переодевшись гайдамаками, и выкрасив лица сажей, напали с толпой слуг на имение соседа своего, Рудницкого, изувечили его крестьян и ограбили двор". А годом раньше за разбой взялся даже католический священник – приор (то есть, настоятель) Бышевского монастыря Клюковский! С отрядом своих надворных казаков он ограбил имение и шинок шляхтичей Ленкевичей, "выдавая свой отряд за гайдамаков и подражая их приемам".

КАК "СЕМЬ КАЛЕК" ЗАЩИЩАЛИ УМАНЬ. Украинский советский историк Владимир Голобуцкий описывал захват Зализняком Умани так, словно речь шла, как минимум, о взятии Берлина: "Повстанці пішли на штурм. О сьомій годині вечора, коли їхні лави наблизилися до кріпосних валів, на стінах почалася шалена стрілянина з гармат і рушниць. Повстанці мусили відступити, залишивши на місці декілька вбитих. Проте перша невдача не похитнула їх. Знову і знову протягом цілої ночі штурмували фортецю. Вранці наступного дня гайдамаки вступили до міста".

Горящий город, ночной штурм – красиво! Но документы не подтверждают этого масштабного батального полотна. Никаких "гармат" в Умани не было. Была только одна "гармата". Да и та почти без ядер. Как пишет Владимир Антонович, польский губернатор Умани Младанович даже был вынужден "отправить доверенных лиц в Бендеры для закупки у турецкого паши пороха и ядер, в которых чувствовался недостаток".

Да и сам Зализняк на допросе скромно вспоминал: "Как скоро в местечко Умны вошли, то хотя по нас и было из одной прежде пушки, а потом из мелкого ружья выстрел, однако нам никакого урону, кроме одного человека, не учинено". Не известно даже, был ли убит этот единственный подстреленный гайдамака! Возможно, только ранен. О героическом многочасовом ночном штурме, который он якобы совершил, реальный Зализняк, в отличие от Голобуцкого, писавшего после него через двести лет, тоже ничего не знает.

В Умань сбежалась шляхта и евреи со всей округи. Защищаться это воинство почти не умело. А единственный боеспособный отряд – надворная казачья милиция, навербованная из православных крестьян, в полном составе под командой сотника Ивана Гонты перешел на сторону Зализняка.

К тому же в городе не хватало питьевой воды. Владимир Антонович, описавший Уманскую трагедию, по воспоминаниям уцелевших очевидцев с польской стороны, приводит очень прозаические, но правдоподобные факты: "Запасы пороху и картечи истощились; при том в городе не было воды, колодезь, начатый за несколько дней назад, на глубине 30 сажень, наткнулся на скалу; осажденные должны были утолять жажду медом, вишневкою и вином, от которых хмелели и увеличивали беспорядок; сверх того, ночью из города сбежали все солдаты гарнизона, экономические слуги и арестанты"…

Потеряв надежду удержать Умань, губернатор Младанович решил договориться с гайдамаками.

Младанович уговорил купцов-евреев отправить Гонте и Зализняку в подарок несколько возов с дорогими тканями, чтобы задобрить их. Гайдамацкие батьки приняли эту "взятку", но переговоры отложили до утра. "На следующий день Гонта, – пишет Антонович, – привязав белый платок к копью, подъехал к воротам и предложил возобновить переговоры об условиях сдачи; он требовал, чтобы Младанович вышел к нему лично".

Губернатор в сопровождении мещан с хлебом и солью выбрался из городских ворот и отправился в поле. Но тут среди обожавших плюрализм поляков началась бесконечная дискуссия. Одни шляхтичи утверждали, что Младанович не имеет права сдавать город. Другие – им возражали. Наступил такой бардак, что Младанович плюнул на всех и со словами: "Помышляйте же сами о себе, а я предаю себя Господу!" пошел в костел молиться.

СВОЙ СРЕДИ ЧУЖИХ, ЧУЖОЙ – СРЕДИ СВОИХ. Через оставшиеся не закрытыми ворота в Умань хлынула толпа гайдамаков, не слушая даже своих предводителей, и устроила резню. Как вспоминал на допросе Зализняк: "Поляков, жидов, а при том и тех, кои и во услужении конфедератов были веры греческой, поколото немалое число, а сколко, заподленно знать не могу, однако думаю не менее, как всех мужеска и женска, даже до сущих младенцев, тысячи две человек … и при том пограблено денег тысячи сто рублев… Между показанным побитым нами народом, губернатор с женою убит, а о прочих: как ксензах, попах и протчих полскаго шляхетства ведать не могу, потому что я не здешняго места жител".

Кого смог, спас лично Гонта. В поэме Шевченко "Гайдамаки", напичканной выдумками, этот сотник убивает двух своих сыновей, отданных матерью на воспитание католикам. В реальности ничего подобного произойти не могло. У Гонты было четверо дочерей и только один сын. В дни осады Умани все они находились в его родном селе Росошки. К тому же женат сотник был на православной женщине. Это была обычная семья усердная в родной вере. На православном храме в Росошках долго сохранялась надпись: "Церковь сия збудована коштом сотника Ивана Гонты и всей громады". А в Воздвиженской церкви местечка Володарки в числе ктиторов был записан Гонта вместе с женой.

В дни бунта Ивану Гонте пришлось совершить сложный выбор. Потоцкий всегда относился к нему хорошо и даже подарил ему его родное село – те самые Росошки. Сотник отличался импозантной внешностью и превосходно говорил и писал по-польски. Как вспоминал сын убитого губернатора Павел Младанович, "воспитание его было такого, что и теперь его можно было бы счесть за шляхтича". (Между прочим, в допросных листах за неграмотного Зализняка по-польски расписался именно Гонта.) Но голос крови пересилил. "Своими" для Ивана были все-таки православные гайдамаки, а не католики-шляхтичи.

Жестокая ирония заключалась в том, что и Гонту, и Зализняка поймали именно русские войска, которые пришли на помощь своему польскому союзнику – королю Станиславу Понятовскому. Но во время казни Гонта вел себя достойнее любого дворянина и даже завещал вырезанную из его спины полосу кожи одному шляхтичу, попросившему "в наследство" дорогой пояс сотника. Казнь Гонты должна была продолжаться две недели. В течении первых десяти дней, по решению польского правосудия, ему предписывалось вырезать по "пасу" кожи, на одиннадцатый день – отрубить ноги. На двенадцатый – руки. На тринадцатый – вырвать сердце. И только на четырнадцатый – обезглавить. Выдержать эту процедуру так и не смогли. Польский гетман Браницкий приказал отрубить Гонте голову на третий день, а все остальное проделать на трупе. Череп сотника многие годы красовался на воротах городка Могилев в Подолии.

Олесь Бузина, 18 июля 2008 года.

Истории от Олеся Бузины: За кулисами уманской резни | Олесь Бузина - Авторский сайт-сообщество